«Горный венец» Негоша

События, о которых повествуется в “Горном венце”, произошли в Черногории на рубеже XVII и XVIII веков. Из страны были изгнаны соотечественники-мусульмане, домашние турки, как их называют действующие лица поэмы. Черногорцы предприняли отчаянную и решительную акцию, ввергшую страну в нескончаемые войны и в конечном счете способствовавшую окончательному освобождению Черногории.

Случилось ли это в Рождественский сочельник 1702 года, как пометил Негош, публикуя народную песню об изгнании потурченцев; в конце ли XVII века, как указано на титульном листе первого издания поэмы (Вена, 1847), или это нападение не было неожиданным и единовременным, как считают некоторые современные исследователи, — сказать сегодня с полной уверенностью невозможно.

Поэма безмерно перерастает рамки этих событий, чрезвычайно важных для черногорской и сербской истории. Родившееся из чистых ключей народного духа, это произведение великого поэта-философа, очень непростое и неоднозначное, было тотчас же принято народом. Многие стихи “Горного венца” до сих пор живут в языке в виде афоризмов, пословиц и поговорок. В Черногории нередко встречаются люди, знающие поэму наизусть, от первого до последнего стиха. А цитируют ее все. И это, может быть, главное, что сделал владыка для просвещения своего народа. Главная книга Негоша стала самой известной книгой черногорской и сербской литературы. Она стоит на первом месте по количеству изданий и по числу переводов на мировые языки.

“Горный венец” полифоничен. В нем можно найти все: историю и быт, веру и суеверия, православие и остатки язычества, трагедию и юмор, взгляд черногорцев на самих себя и на окружающий мир, глубочайший пессимизм и героический оптимизм. Как, впрочем, это можно найти и в сербском эпосе, другом уникальном феномене славянской культуры.

Бесспорно, у Негоша были предшественники, как были они у Пушкина и Гоголя. Но великая русская литература началась все-таки не с Тредиаковского. Подлинная литература начинается тогда, когда приходит гений, она открывает глаза и начинает жить. Черногорская и сербская литература начались с Негоша. “Горный венец” — книга, которая не рассказывает и поучает, но ставит самые главные вопросы, те, на которые впоследствии отвечает жизнь. Иногда кажется, что главные герои поэмы владыка Даниил и игумен Стефан, равно как и автор, через головы непонимающих их или сваленных богатырским сном современников обращаются к нам, потомкам. Прошло время, и перед нами стоят те же самые вопросы, гениально поставленные однажды великим поэтом.

Фабула “Горного венца” предельно проста. Старейшины черногорских племен два раза собираются на Скупщину. Идут долгие разговоры, предшествующие принятию решения об изгнании мусульман, на фоне повседневных событий. Наконец, решение принято. В Цетиньский монастырь поступают первые вести о свершившейся акции.

Поле высокого напряжения практически неразрешимых вопросов, в котором существует владыка Даниил, и есть основное действие “Горного венца”. Владыка колеблется. Потурченцы — одной крови с черногорцами. Они уже поют свои песни, но еще вместе с православными братьями защищают страну от турок. Уже наполовину принадлежат султану, но еще считаются родством с черногорцами. Владыка страшится кровной вражды, которая может захлестнуть страну, самоубийственной гражданской войны, которой не вынесет Черногория. Он знает, что значит пролить человеческую кровь. Он и игумен Стефан мыслят в иных масштабах, чем их соплеменники. По положению стоящие выше других, они видят ход истории. Молодой владыка ощущает себя ее заложником. Восьмидесятилетнему мудрому игумену открыт завтрашний день. Рядом, в Герцеговине, на расстоянии нескольких часов пути такие же потурченцы уже не считают себя ни черногорцами, ни сербами:

Я Царьградом триста лет владею,

Завоеван он дедовской саблей…

Два мира столкнулись на Балканах. Азиатский, мусульманский — и европейский, восточно-христианский. Если некогда граница между двумя этими мирами разделяла народы, то ко времени действия “Горного венца” эта граница переместилась. Она теперь разделяет один народ. Сегодня это уже не только борьба двух миров, но борьба внутри себя, борьба с неким началом, разрушающим самосознание черногорцев, лишающим этнос имени и истории, выталкивающим его в иное измерение. После поражения на Косовом поле, где сербы потеряли все, осталась историческая память, горячий пепел, из которого в любой момент могло появиться (и появилось) пламя. Владыка и игумен сознают, что потеря веры ведет к потере исторической памяти, уничтожению не только прошлого, но и будущего. И здесь совпадают чаяния простых черногорцев, внутренне цельных, пришедших в поэму из эпоса, и чаяния владыки и игумена, проникнутых отвращением к насилию и пролитию крови. Услышав о многочисленных жертвах, о том, что не хватило земли на кладбище и убитых хоронят по шестеро в одну могилу, игумен радостно смеется. Для Стефана то, что произошло, становится отныне не насилием, пусть и совершенным на благо народа, но жертвой, принесенной на алтарь веры и отечества. Началась борьба за очищение и возрождение, освященная кровью мучеников.

Сказать, что “Горный венец” — произведение, написанное на тему национально-освободительной борьбы, значит ничего не сказать о нем. Правы те, кто называют эту драматическую поэму энциклопедией черногорского духа. Но и в этом случае невозможно вычленить главную мысль книги. Как невозможно вычленить главную мысль “Бориса Годунова”, “Евгения Онегина”, “Медного всадника”. В первой половине XIX века Негош, как и Пушкин, мыслил такими категориями, на таком уровне, к которому человеческая литературная мысль в начале XXI века только еще поднимается. Жизнь и смерть поставили его на ту грань, где невозможно не задаться вопросом: на что имеет право этнос под угрозой полного исчезновения с планеты, что значит — жить в этом мире и что значит — умереть.

Таких поэтов немного в мире, они уникальны и не вписываются ни в какую табель о рангах, про них даже невозможно сказать, что они — “первые и величайшие”. Они — всегда в единственном числе. Они рождаются и растут со своими размышлениями, постоянно носят их в детстве и отрочестве, живя среди нас, но постоянно чувствуя небо над головой, пасут ли они коз и овец на отрогах Ловчена или гуляют по аллеям Царскосельского парка. Они не учатся друг у друга, но встречаются мыслями здесь, в этом мире, и душами — в ином. И пишут поэмы, про которые впоследствии нельзя сказать, что они написаны и с тех пор существуют, но только так: родились и живут, то есть дышат, мерцают, меняются и развиваются. И всегда рядом с нами, даже когда мы не часто заглядываем в их текст. Но существовать отныне без их слов — невозможно. Что бы стало с нами, исчезни из нашей памяти их стихи? Распад.